«Нельзя».
Слово – табу, слово – замершая над головой холодная сталь гильотины, занесённый топор палача. В его жизни с недавних пор, так много «нельзя», что он сбивается со счёту, пытаясь запомнить и мысленно рассредоточить все первопричины. Память изо дня в день становится хуже, галлюцинации – чаще, бодрость духа – почти исчезает. Когда Джошу говорят: «нельзя», он чувствует себя нашкодившей собакой, нарвавшейся на праведный хозяйский гнев. Прячет глаза, понуро кивает, признавая свои ошибку. Все ошибки до единой. Потому что он знает, что самой главной, самой непоправимой и разрастающейся в его душе подобно раковой опухоли будет та, по которой в его жизни появилось проклятое слово «нельзя». По которой больше нет Бет и Ханны. Они всё ещё улыбаются с семейных фото, развешенных в зале, но их больше нет. Встречаясь взглядом с мёртвыми сёстрами, Джош чувствует себя предателем почище Иуды. Он взвалил себе на плечи неподъёмную ношу, и его позвоночник исходит разломами, как хрупкий январский лёд. Он почти чувствует, как его клонит к земле, а весь остальной скелет ссыпается под тяжестью мышечной массы. Обычно после таких припадков родители находят его без сознания, а потом подолгу отпаивают горячим чаем, приговаривая клятое «нельзя».
«Нельзя», - холодная рука матери ложится на лоб, обжигая разгорячённую кожу, - «нельзя тебе так убиваться».
Джош всё понимает. Конечно. Он смиренно выдавливает из себя понимающую улыбку и отворачивается к стенке, делая вид, что уснул. И лишь дождавшись, когда родители оставят его одного, позволяет всей точащей душу боли выйти наружу. Так он проводит свои дни одиночества – свернувшись на кровати, придавленный горем, глотающий слёзы. «Так нельзя», - говорит доктор Хилл, продолжая допрос о том, от чего у его пациента такой заплаканный вид. – «Нельзя вечно жить прошлым». Джош уважает своего терапевта, но он его ненавидит за то, что врач не способен оказать ему помощь. Через пару сеансов Джош выучивается прятать себя под усталой подавленностью и, в редкие моменты, - благодарной улыбкой, в которой нет фальши лишь от того, что старший ребёнок Вашинтонов превосходный артист. Доктор Хилл чувствует себя сбитым с толку, не понимая, что в его практике дало сбой, а Джош уходит из кабинета так тихо, как ходят по старым домам его прошлые жители-призраки. После его ухода психиатру становится как-то жутко и по-особенному холодно при круглогодичной тридцатиградусной жаре в Калифорнии. Но он во всём винит неисправный кондиционер, пытаясь хотя бы в себе сохранить остатки того здравомыслия, к которому он пытается призвать на сеансах своих пациентов.
«Нельзя».
Запрет набатом гудит в его голове. Он разрезает его жизнь на «до» и «после». Он нагоняет ему ночные кошмары. Он заставляет его родителей переживать, а друзей теряться в нерешительности, потому что они ещё слишком юны, чтобы понять, что ему действительно нужно помочь. Где-то в перерывах между мучительными снами и не менее тяжкими пробуждениями идут чьи-то жизни. Чьи-то навечно повязанные с его горем судьбы параллельно развиваются почти рядом с ним, и Джош спрашивает всё ли в порядке первее, чем кто-то из друзей задаст ему этот вопрос.
«Нельзя».
В какой-то момент Джошу начинает казаться, что на многих привычных предметах в его жизни наложен красный крест отсутствия взаимодействия. Как в сраной компьютерной игре. Это осознание его веселит, и он смеётся впервые за долгое время над своим крошечным больным открытием. Мистер и миссис Вашингтон – мама и папа – пара обречённых на неподавляемое горе жертв замечают перемены в его поведении и ошибочно начинают считать, что ему легче. Джошу не легче. Он просто понял, что ему нужно делать, чтобы хоть как-то уйти от этого мира. Играть в здорового человека. Абстрагироваться и играть свою роль. Где-то через месяц Джош перестаёт принимать антидепрессанты, уперевшись в заблуждение о том, что он со всем справится сам. «Нельзя так», - из-за одёрнутой жарким ветром занавески звучит голос Бет, и Джош вздрагивает каждый раз, когда она ему начинает мерещиться. – «Прими, пожалуйста, своё лекарство».  Её просьбы всегда совпадают с моментами, когда мать заходит в комнату, чтобы проведать сына, и, застав того за глотанием чудо-пилюль, улыбается. Это придаёт ей уверенности в том, что Джош справится. Создаёт иллюзию безопасности. И единственный оставшийся в живых ребёнок начинает подумывать о том, что кто-то приглядывает за ним оттуда, с небес. Однажды Бет замолкает, но и у миссис Вашингтон пропадает нужда проверять Джоша на покладистость и следование предписаниям доктора. Так проходит ещё один месяц.
И ещё один следом за ним.
А Джош всё так же засыпает, обессиливший после истерики, убаюканный призрачными голосами сестёр. Сквозь сон он чувствует, как они обнимают его с обеих сторон, и замученный собственным сонмом демонов хватается за иллюзорность происходящего, чтобы очнуться поутру в одиночестве с осознанием того, что Ханна и Бет ему всего лишь приснились. Доктор больше не задаёт глупых на взгляд Джоша вопросов, и Джош благодарен ему за то, что позволил ему себя одурачить. «Джошуа идёт на поправку», - подслушивает разговор он разговор отца с доктором Хилом. – «Но нельзя ему позволять чувствовать себя незащищённым». Джош морщится от этих слов. Он и сам прекрасно справляется. У него самого всё получается. Он учится жить со своей болью и не желает от неё избавляться, потому что именно ноющее под рёбрами чувство вины позволяет ему чувствовать себя живым. Но он делает всё, чтобы не вызывать беспокойства в своих родителях. Он очень хороший сын и прекрасно знает, как им сейчас нелегко.
Слово «нельзя» становится день ото дня всё жирнее, и однажды его заключает в кольцо след от красного маркера. Собравшись с мыслями, Джош пишет в блокноте список всех нельзя, чтобы ничего не забыть. Нельзя забывать улыбаться – пожалуй, самый главный пункт. Нельзя позволить маме с папой что-то заподозрить. Нельзя упоминать о Бет и Ханне за столом. И во время праздников тоже нельзя. Нельзя слишком громко кричать по ночам и выходить из комнаты, если чувствуешь себя недостаточно очнувшимся после очередного счастливого лживого сна. Нельзя забывать отвечать друзьям в мессенджерах и сбрасывать их звонки. Нельзя им жаловаться. Отказывать в приглашениях о прогулках тоже нельзя, как бы ни хотелось побыть наедине с самим собой. Нельзя прогуливать колледж. Нельзя думать о смерти так часто. Нельзя просить о помощи. Просто нельзя. Всё хорошо. Для всех всё хорошо. Джош накрывает себя стеклянным колпаком, магазинной витриной, сквозь толщу которой он будет улыбаться друзьям безжизненным пластмассовым манекеном. Так будет легче. Так всем будет легче.
Потому что нельзя позволить кому-то отнять у тебя последнее, с чем ты сможешь разделять дальнейшую жизнь.
Нельзя позволить себе забыть о том, что ты совершил. Что они сделали.
Проходит полгода, но Джош так и не может простить своим друзьям того злосчастного розыгрыша.
Однажды он под предлогом «захватить кое-что» идёт в комнату Ханны, тайком вынося оттуда её планшет и старую не ношенную им футболку из питомника хаски, в который все трое детей Вашингтонов ездили позапрошлой зимой. Чёрная, с принтом из некачественной краски, пахнущая резиной и одним из саше, что так любила раскладывать по шкафам его сестра, эту футболку Джош в своё время назвал «стрёмной». Он не стал её носить тогда, но теперь он с ней неразлучен. Ненавистная вещь становится фетишем, а позже – единственным снотворным средством, ведь когда Джош в этой нелепой тряпке с выцветшими от частого стирания собачками, он чувствует себя куда защищённее, чем обычно. А ещё он любит играть на детском пианино, когда в квартире нет никого, кроме него и его личных призраков с лицами и голосами его сестёр. Он не чувствует к себе жалости или отвращения. Он давным-давно сказал себе, что это нормально, и перспектива скорейшего умиротворения заставляет его бездумно нажимать на разноцветные клавиши, почти не обращая внимания на рисованных котиков и попугайчиков. После нескольких сеансов подобной терапии Джош начинает понимать, за что так любят эту игрушку малые дети. За что её так любила Ханна. Ведь, несмотря на свой возраст, она всё ещё оставалась ребёнком. Наивным и добрым.
Обычно, едва заслышав чьи-то шаги за дверью, Джош сразу прячет планшет под подушку, наскоро включает на ноуте какой-нибудь рандомный ужастик и, если кто-то из родителей зайдёт в комнату, чтобы спросить, что это за звуки, он в ответ лишь пожмёт плечами и скажет что-то вроде «да так, тут в фильме играло, наверное». Подобное звучит фальшиво, неубедительно. Поэтому сегодня Джош говорит себе: «нельзя врать», и не собирается прекращать своего занятия, даже если его за ним «застукает» отец или мать. Даже если узнают, чей этот планшет. Даже если на него обрушится очередная порция никому не нужных «нельзя». Джош уже почти вслепую перебирает разноцветные клавиши, слыша, как по комнате вприпрыжку разносится узнаваемый, но искажённый мотив «London bridge is falling down». И ему даже почти весело, когда он представляет себе глаза взрослого, заставшего его за таким несолидным для двадцатилетнего парня занятием. Он закрывает глаза и продолжает наигрывать дурацкую песенку даже тогда, когда сквозь дребезжащие ноты слышит звук открывающейся двери. Ему всё равно. Когда-то должен был наступить переломный момент, когда ему надоест притворяться.
Ведь его собственный лондонский мост давно рухнул, похоронив под собой все надежды на то, что он однажды оправится.

- Привет, Сэм.
Сэм – хорошая девочка. Так говорит о ней мама Джоша, когда Бет и Ханна впервые приводят свою новую подругу в дом Вашингтонов. Джош соглашается с матерью. Сэм – хорошая. Похожа на чуть повзрослевших добродетельных ангелов со старомодных рождественских открыток, которые так любила коллекционировать Бет. У неё в ящике всегда имелась стопка-другая печатных картинок без адресатов, и среди любимых всегда можно было отыскать парочку с изображением тех самых небожителей с просторных сорочках. У Сэм такие же светлые волосы, зелёные глаза и манера аккуратно и просто, но здорово одеваться. Если послушать то, как восторженно отзываются о своей лучшей подруге Ханна и Бет, то можно решить для себя, что Саманта в самом деле является небожительницей. Сэм хорошая, потому что она любит животных, читает необычные книжки и всегда готова протянуть руку помощи или вступиться за слабого. Сэм хорошая, потому что так говорят сёстры Вашингтон, им с ней комфортно и спокойно, им втроём весело и интересно – им обеим нравится Сэм. Поэтому Сэм нравится и Джошу тоже. Со временем Саманта взрослеет, и к критерию «хорошая» добавляется ещё и «хорошенькая». На фоне остальных девушек, которых привык видеть Джош, она выделялась несмотря даже на то, что не одевалась так дорого, как Эмили, или не выглядела моделью с обложки, как Джесс. «Хорошенькая» становится для него «красивой», но он вовсе не тот человек, который подпустит к себе кого-то так близко, что потом не будет возможности расстаться с ним. У Джоша никого не было ближе сестёр, втроём они составляли единое неразделимое целое, которое он так ревностно охранял всё это время. Которым он не хотел бы ни с кем делиться. Никогда, ни за что, а теперь – тем более, ведь воспоминания о счастливом прошлом это всё, что у него осталось своего. Раньше Сэм приходила в этот дом, чтобы повеселиться с его сёстрами, но теперь она зачем-то стоит на пороге его комнаты. Ему хочется спросить, в чём дело и не ошиблась ли она дверью, но он вовремя проглатывает совсем невежливые слова, продолжая удивлённо глядеть на подругу. Джош не замечает, что для себя самого он успел стать призраком, хотя он всё ещё жив, и кому-то, быть может, даже мозолит глаза этим фактом. Его не покидает надежда на то, что о нём наконец-то забыли и теперь оставят в покое. Вряд ли оставят. Кому-то просто необходимо вовремя появиться и всё исправить. Или испортить? Сэм очень волнуется, а Джош, вспомнив своё главное правило о том, что нельзя забывать улыбаться, растягивает губы в максимально дружелюбной улыбке. Притворяться нормальным перед подругой куда сложнее, чем перед психиатром, но Джош должен справляться.
- Ты фальшивишь, - он цепляется за единственное, что успел разобрать из усталой речи Саманты, в привычной для всей их компании манере комментируя происходящее. – Но попадать по нотам иногда бывает сложнее, чем по волейбольному мячу.
Саманта выглядит не очень здорово, и в её внешнем виде: в меру растрёпанных волосах, первой «подручной» одежде, замазанными синяками на нижних веках и общим нежелании привлекать к себе внимания, - Джош видит себя. Такого же осунувшегося, уставшего, отчаявшегося. Джош не виделся с Самантой, - как и не виделся почти ни с кем остальным из компании, кроме, конечно же, Криса, - с момента их отъезда из Блеквуд Пайнс, и поэтому он делает для себя вывод, что на фотографии в социальной сети Сэм выглядит лучше, чем сейчас вживую. Быть может, дело в том, что на том фото она улыбается? Джошу становится стыдно за подобные мысли, но вместо него вслух извинения произносит Саманта, говорит, что ей следовало бы появиться гораздо раньше, но он с ней не согласен. Если бы «раньше» и случилось в их жизнях, он не пожелал бы никого видеть вообще. Хорошим показателем бесполезности этой затеи служит то, как Джош полтора месяца избегал общения с Крисом тет-а-тет. Он просто не хотел его видеть, но не потому, что считал его в чём-то виновным, а потому, что не хотел показываться ему на глаза таким разбитым, выдохшимся, бесполезным в их общих затеях, не понимающим их общие дурацкие шуточки. Джош боялся разочаровать его своим состоянием. По правде говоря, этого он боится и до сих пор. Ещё одно правило: нельзя позволять жаловаться кому бы то ни было на то, что тебе плохо.  Потому что плохо не только тебе одному.
- Я в порядке, - Джош откладывает планшет в сторону и  мягко обнимает Саманту за плечи, надеясь, что этот жест компенсирует всё: начиная с неправдоподобной улыбки и заканчивая достаточно холодным приветствием. От Сэм всегда пахло чем-то необычно уютным, что снова шло вразрез с запоминающимися, но слишком броскими запахами духов его одноклассниц, и для Джоша этот сладковатый запах становится чем-то вроде кратковременного билета в счастливое прошлое. Когда они втроём с сёстрами провожали Сэм до такси, если та засиживалась у Вашингтонов слишком долго, и на прощание она пыталась разом обнять всех троих: Ханну, Бет, Джоша. Непроизвольно он сжимает руки крепче и уже не хочет её от себя отпускать. – Всё нормально. Я очень рад тебя видеть, Сэм.
Нет, ничего не нормально. Ни у него, ни у Сэм. Наверняка и у всех остальных «не нормально», но нужда заставляет это скрывать друг от друга, а Джоша – думать, что всё действительно так, подравнивать всех под себя, при этом прекрасно осознавая, что так не бывает. Что люди все разные, и если кому-то действительно тяжко без Ханны и Бет, то это только ему самому и Саманте. Потому что Сэм хорошая. Это он помнит.
- Эй… Всё действительно в полном порядке, - Джош врёт, хоть и сам по себе ненавидит любое проявление лжи. Но сейчас он по другому просто не может и вынужден оправдывать себя тем, что это будет обман во благо. Наверняка Саманте было бы жалко смотреть на него, если бы он не пытался изображать в меру жизнерадостного подростка, а светил перед ней кислой похоронной миной и отвечал на все вопросы нехотя и с интонацией погребального колокола. Это была бы не поддержка. Это было бы хуже, чем обманывать друзей только ради того, чтобы они хотя бы немного почувствовали себя лучше, успокоились, сами сделали вид, что всё хорошо. Сомнительная жертва, всё-таки. Но Джош сам по себе довольно сложная и сомнительная личность. – Док говорит, что я иду на поправку. Так что… Я жив, сижу здесь с тобой, и ты можешь поцеловать меня, чтобы убедиться в том, что я настоящий.
Его замечание совсем не смешное, но Джош усмехается по большей части сам над собой, и в этой ухмылке доктор Хилл наверняка бы заметил плохо скрываемую злую иронию. Но Джош достаточно умён,  чтобы скрывать своё истинное состояние он мозгоправов, потому что его чувства принадлежат только ему. Нельзя позволять отбирать у себя ещё что-то, когда самое дорогое и так было украдено жизнью. Из-за запретов здоровее не станешь, но… Это может хоть как-то позволить удержаться на поверхности жизни, чтобы хотя бы пока что не идти камнем ко дну.
- Ты выглядишь очень усталой.
Его действительно волнует состояние Сэм многим больше, чем собственная подавленность. Потому что он успел порядком устать от депрессии, и в данный момент он может позволить себе заботу о ком-то ещё помимо своих внутренних демонов. Кратковременная и малоэффективная терапия – в конечном счёте, он снова останется в одиночестве, достаточно будет Саманте уйти. Поэтому, чтобы ему не стало вдруг хуже, Сэм должна уйти прямо сейчас, или задержаться в этом доме надолго. «Надолго» для Джоша всегда синонимируется с «навсегда». Этого, конечно, ни он, ни Саманта себе позволить не могут. Но выгнать её он тоже не может, потому что прекрасно знает, что такой поступок сделает её «больно» ещё больнее.
- Может быть, я могу тебе чем-то помочь?
Джош почти никогда не бывает серьёзен. Он один из тех людей, что может на похоронам пройтись колесом во время погребения, и в этом, конечно же, заслуга его лучшего друга. Им обоим нравится идиотский юмор, граничащий с цинизмом и какими-то инсайдерскими закидонами, понятными только им двоим. Но с недавних пор Джошу не хочется стоять на голове или беспрестанно служить генератором жизненной энергии, потому что он успел всю её исчерпать на себя самого. Про него можно сказать, что он выгорел. И теперь он может только пытаться сослужить последнюю службу в помощи таким же рискующим или оставаться в стороне и наблюдать за тем, как они выгорают. Забавная злая бинарность. Да-нет. Направо-налево. Ноль-единица. Но самое поганое в том, что у него просто нет выбора, и он делает то, что должен и не делает того, что нельзя.
Со стороны это кажется очень простым, но Джоша от этого рвёт на куски, стоит ему начать разбираться в собственных сделанных выборах. Потому что это совсем не просто. Это очень непросто, это неподъёмно и тяжко. Но Джош улыбается.
Чёртовы правила.