deaf center — hunted twice
Уилл сдается.
На самом деле сдается Ганнибал, стоит на коленях перед Джеком [Уиллу кажется, что это он сейчас преклонил колени вместе с ним или вместо него] и говорит ему, что он наконец-то поймал Чесапикского Потрошителя. Джек ядовито усмехается и бросает взгляд на Уилла, Уилл прячется за стеклами очков и сдается. Уходит в дом, едва дослушав до конца брошенные в воздух, но адресованные ему слова. Уилл отгораживается от них всех дверью своего дома, а от Ганнибала еще и пятью выходами из балтиморской больницы для душевнобольных преступников.

Уилл прощается с Ганнибалом и своей старой жизнью. В жизни Уилла больше нет места мыслям о Ганнибале [ложь, Уиллу стоит только посмотреть на шрам на своем лбу, или животе, или на свои плечи — Уилл разукрашен шрамами, полученными от и из-за Ганнибала], убийствам и расследованиям [вернувшийся к своим прежним обязанностям благодаря поимке Потрошителя, Джек оставил Уилла в покое, Уилл уверен в том, что это — “пока”].

В окружении собак, иногда выпивая виски чуть больше, нежели положено, Уилл знает, что врет себе в очередной раз. Он не прощается со своей старой жизнью, по крайней мере, с ее частью. В балтиморской больнице уже девятый месяц в коме лежит Абигейл, дочь Гаррета Джейкоба Хоббса, долгое время преследовавшего Уилла после своей смерти, дочь, которую в ней видел сам Уилл и это вовсе не обязательно должно быть связано с тем, что Уилл заглянул слишком глубоко в глаза Миннесотскому Сорокопуту, на некоторое время потеряв себя в нем.

В тот злополучный вечер все они потеряли много крови, а Абигейл потеряла больше всех. Кровь Джека все еще бурыми пятнами проступает на досках в кладовке Ганнибала — Уилл заглядывал туда, когда строил комнаты в своем Дворце Памяти. Джеку повезло, потому что он не вытащил осколок из своей шеи, Уиллу повезло, потому что Ганнибал резал его с хирургической точностью. Абигейл не повезло, потому что Ганнибал с ней не церемонился, отнимал ее жизнь в наказание для Уилла.

Абигейл — борец и держится за свою жизнь. Или Уилл цепляется за остатки ее жизни, не желая принять неизбежное, застревая на первых ступенях. Уилл видит Абигейл бумагой, которой коснулся тлеющий огонь и сейчас она распадается пеплом от одних его прикосновений. Но Абигейл не умерла, она в коме. Люди выходят из комы и спустя несколько лет, кормит себя ложными надеждами Уилл. Остаются овощами, зато живые. Наверняка мечтают о том, чтобы их просто добили.
Уилл корит себя за эгоизм, но он устал терять ее.

Прощаясь со своей старой жизнью, Уилл регулярно возвращается к ней. Уилл навещает Абигейл каждую неделю и всегда приносит цветы — цветы на тумбочке, словно своеобразный оберег от смерти.
Уилл знакомится с девушкой, продающей цветы, но на самом деле это она знакомится с ним. Ее зовут Молли, она, скорее, молодая женщина и у нее недавно от рака умер муж, зато остался девятилетний сын. Уилл вежливо слушает, пока Молли собирает ему букет из красных маков, больших ромашек или маленьких нежно-голубых колокольчиков. Уилл не пускает Молли в свою жизнь дальше ее небольших рассказов и не приглашает ее на чай или кофе. Уилл даже не говорит ей ничего в ответ о себе, кроме своего имени и куда носит эти цветы. Молли, наверное, обижается на него. Уиллу, к сожалению, безразлично. Он всегда благодарит Молли, расплачивается [чуть больше, чем положено] и уходит.

Наступает момент, когда Уиллу пора попрощаться и с Абигейл. Доктор объясняет, что очнутся ей поможет только чудо и вряд ли оно будет достаточно сильным, чтобы обошлось без серьезных последствий. Доктор говорит, что чудеса в их мире редкое явление и объясняет, что ждет Абигейл, если она очнется. Доктор говорит, что лучше бы ей не приходить в себя.
Уилл почти готов распрощаться с ней. Он перенес образ Абигейл в свой Дворец Памяти, в нем Абигейл жива, вполне жизнерадостна и говорит с ним. А еще они рыбачат каждое воскресенье вместе. Абигейл ходит в его доме между его собак, которые ее никогда не замечают, а длинные волосы скрывают шрам с полоской розовой, новой кожи. В хорошие дни кровь из ее раны почти не течет, в плохие дни кровь течет, не переставая. Плохих дней все же меньше, Уилл почти счастлив. Если Уилл и счастье совместимые слова в этой жизни.

В реальности Абигейл не больше, нежели дышащий труп благодаря аппаратам поддержания жизни. Пора отдать должное природе. Уилл с этим соглашается. Он договаривается с доктором на следующий день после того, как он в последний раз навестит Абигейл. Ночью Уиллу снится черное небо, что разверзлось кровавым дождем. Уилл стирает капли со своего лица раз за разом и даже не думает где-то прятаться. В конце, перед пробуждением, Уилл видит, что небо над ним — это лицо Абигейл.

На следующий день Уилл приносит Абигейл белые лилии: в Европе белые лилии считаются похоронными цветами. Уилл убирает увядшие маки, меняет воду, ставит на тумбочку вазу с лилиями и садится на стул рядом с больничной койкой: — Здравствуй, Абигейл, — показатели аппаратов не меняются, Абигейл в реальности с ним не разговаривает. — Сегодня твое время истекает. Мне очень жаль, что единственное место, где ты счастлива — это мое воображение. — в палатах коматозников установлены телевизоры, которые денно и нощно что-то показывают. В палате Абигейл тоже есть такой телевизор — маленький, черно-белый и с помехами на экране, зато с четким звуком. Голос Уилла звучит тихо и сливается с передачей про китов.

sigur rós – fjögur píanó
Уилл знает, что его отец, прежде чем умереть, пролежал в коме несколько дней. У его отца был сахарный диабет, а еще неизлечимый трудоголизм, из-за чего он иногда забывал о лекарствах. Три раза проносило, на четвертый — нет. Уиллу звонили поздно ночью, когда он был в чужом штате в связи с очередным витиеватым убийством, а отец почти на другом конце мира. Уилл не мог приехать, потому что работа и надеялся на то, что отец доживет, хоть бы и чудом. Уиллу снова звонят спустя несколько дней, чтобы сказать ему, что отец умер и похороны на следующий день. Они вышли на след и на следующий день предполагаемого убийцу должны были загнать в угол. Уилл пытается утешить себя тем, что поменяйся бы они с отцом местами, отец тоже не смог бы приехать, и после не находит в себе силы, чтобы навестить его могилу.
С тех пор Уилл не ждет от ночных звонков ничего хорошего и задается вопросом, что снится людям, когда они в коме.

В палате что-то меняется. В монотонную речь вплетается посторонний звук, которого не должно здесь быть. Он похож на кусочек паззла в коробке, который должен был быть в другом наборе, но без которого картина не сможет быть полностью собранной. Уиллу внезапно становиться холодно, он обхватывает себя за плечи и пытается сообразить, заговорил ли в палате кто-то еще кроме Уилла и диктора, по которому пошли помехи, или это все ему только показалось. Живое воображение Уилла одновременно было его самым сладким спасением и самым горьким наказанием. Из-за него Уилл умирал внутри себя десятки раз, благодаря ему же Уилл до сих пор жив и держится на ногах после чреды довольно болезненных ударов.

Иногда воображением Уилл рисовал себе семейные разговоры с Абигейл: за импровизированным столом из девушки, насаженной на оленьи рога, во время рыбалки, в доме, возвратившись из больницы, после резни в доме Ганнибала и во время путешествия по Флоренции и Литве. Сначала Абигейл называла его отцом, потому что Уилл ступил в пыльную тень Гаррета Джейкоба Хоббса и не торопился снять с себя часть его личины, вернее, ему было сложно это сделать, после Абигейл называла его отцом, потому что Уилл хотел бы этого: быть ее отцом и сделать нормальной и счастливой ее искаженную Хоббсом реальность. Не в этой жизни и не в этом мире: Уилл не хочет этого признавать, но он знает, что чем спокойнее его жизнь, тем больше он чувствует себя словно на иголках, девочке со сломанной психикой в принципе тяжело найти себе спокойную жизнь, а если с ее психикой все будет хорошо после таких событий, то стоит задуматься, какова для нее нормальная и счастливая реальность. Уилл где-то в глубине себя соглашается со всеми врачами, которые говорили ему, что для Абигейл будет же лучше, если она умрет. Спасительная чернота навеки поглотит ее разум и все, что останется — блаженное умиротворение, то, что нужно для такой искалеченной пташки.

Уилл снова слышит “папа” и все еще не уверен, не воображение ли это снова. Уилл всегда был немного неверующим, постоянно добавляющим новую степень. Голос диктора все так же монотонен, в нем меняются только слова, перечисляющие ужасные цифры. Абигейл в углу комнаты, которую создало его воображение, исчезла, а Абигейл в реальности — наконец-то заговорила. Уиллу думается, что ее затуманенный разум рисует Гаррета, а еще Уиллу интересно, что все это время снилось Абигейл.

Уилл быстро вскакивает со своего места — он знает, что в таких случаях нужно срочно звать врача или медсестру, потому что движения таких пациентов слишком резкие и они могут навредить сами себе торчащими из их вен иглами, или трубками из горла, или всем сразу. Уилл жмет кнопку вызова персонала, под телевизором, слегка припорошена пылью. На всякий случай Уилл выглядывает на коридор, чтобы криком привлечь внимание к палате коматозника, ожившую спустя столько месяцев не только телевизором. Дальше познания Уилла заканчиваются, он не знает, как нужно вести себя с человеком, вышедшим из комы ни с точки зрения посетителя, заставшего это, ни с точки зрения человека, который почти попрощался и сдался верить в то, что все будет хорошо.

Уилл возвращается к койке медленно, немного настороженно, словно боится спугнуть или неправильно моргнуть и снова увидеть нереагирующую ни на что Абигейл, облепленную приборами, не меняющими свои показатели вот уже девятый месяц. Уилл старается не наступать на швы плитки, и будь здесь черно-белый кафель, он наступал бы только на тот, что белый — внезапно все детские суеверия и страхи становятся такими реальными и важными.

— Абигейл, это Уилл. Ты сейчас в больнице, — и очнулась почти что в пяти шагах от смерти. Голос Уилла хриплый, потому что он не привык разговаривать громче шепота и связки напрягаются и скрипят, непривыкшие к посильной работе. Уилл не знает, как правильно повести себя и как не превратить в тягостные и неловкие эти несколько минут до появления в палате врачей. — Что ты помнишь последним?

Больше всего Уилл боится, что это окажется очередным очень реалистичным сном, как в те дни, когда энцефалит вгрызался в его мозг и воспалял разум. Может, тогда его болезнь искоренили не до конца, и она притаилась где-то далеко, где существует только тень и страх; может, ей нужен был толчок, чтобы разрастись снова и все это долгое путешествие в поисках Ганнибала и его сути, а после решение не пытаться склеить разбитую чашечку ни воображением, ни золотом по специальной технике кинцуги было достаточным толчком для того, чтобы болезнь расцвела снова. Внести правду в сумасшествие реальности Уилла сможет только врач, которого Уилл хочет видеть и не хочет в то же время.

Уилла разрывают противоречия и он снова чувствует себя живым. Все становится на свои места.

lumen — молчание
Чтобы в мельчайших подробностях вспомнить тот вечер, Уиллу не нужно особо напрягаться и делать наброски, которые в процессе рисования будут наполняться все большим количеством деталей. Уиллу достаточно взглянуть на Абигейл и услышать ее голос от нее самой, а не от своего воображения, создавшего облик Абигейл и спрятавшегося за ее маской.

Уилл слышит, как в окно барабанят крупные капли дождя, что вскоре смешаются с градом; завеса дождя настолько плотная, что вместе с темнотой полностью скрывает крыши соседних домов, где через час должны обустроиться снайперы, но уже не в этой жизни. Большой дом Ганнибала пропитан запахом дождя и, в первую очередь, крови настолько, что сам сочится ими, словно затянутое тучами небо. Большой дом Ганнибала пропитан отчаянием и звенит осколками событий, которым не суждено сбыться.

Первое, что чувствует Уилл, когда видит в доме Ганнибала живой мертвую вот уже несколько месяцев Абигейл, поджимающую дрожащие губы — изумление. Позже, имея в запасе двадцать четыре часа в сутки на размышления в белой клетке больничной палаты, больничного белья и бинтов, Уилл понимает, что его изумление было вымешано из радости и чувства предательства.

Вопрос “почему ты не связалась со мной хоть как-то” остается непроизнесенным, разбивается о паркет каплями, что падают со лба, щек и волос Уилла, срываются с его мокрой одежды. По большей части, вопрос остается только в мыслях Уилла только потому, что он вовремя вспоминает, от кого в тот день сбегала Абигейл, попав прямо в удушающе цепкие руки Ганнибала. У Уилла были энцефалит, чувство потери реальности и своей личности, а еще стабильная высокая температура и разрывающая боль в висках, но разве можно сейчас оправдывать свою очевидную вину плохим самочувствием?

— Думаю, что склеить обратно разбитую чашку не под силу даже Ганнибалу, — Уиллу, по правде, разбитые чашки сидят где-то в районе шрама на его животе. Эти разговоры не сулят ничего хорошего и для него являются предвестником того, что совсем скоро он снова останется наедине со своими самыми темными и противоречивыми мыслями, опустошенный и полностью разбитый. А погружаясь достаточно глубоко в свою темноту, Уилл всегда осознавал, что он не один — тень Ганнибала всегда отразиться на его лице. Теперь их с таким отпечатком целых двое. — Но у тебя в каком-то смысле получилось.

Абигейл удалось выжить. Абигейл удалось продержаться столько месяцев и прийти в себя. Может, это и есть тот ответ и тот способ, что ищет Ганнибал, пытаясь склеить свою метафорическую чашку. Уилл тоже выжил, но он устал искать ответы; все, что он знает — осколки до крови режут руки, если их неправильно собрать. У Абигейл с ее силой, присущей любому подростку, должен найтись другой ответ. Вот только Уилл его слышать [пока] уже не хочет.

— Почти девять месяцев, — Уилл принимает решение не утруждать только-только пришедшую в себя Абигейл долгими разговорами, окутанными дымкой метафор, сожаления и раскаяния. Да и, в общем-то, у них сейчас есть не так много времени, которое стремительно убегает, оставляя на пальцах смазанное ощущение рыбьей чешуи. Зато потом у них точно будет много времени на разговоры, возведение видимости спокойной размеренной жизни и на рыбалку в воскресное утро. Это то, о чем все время мечтал Уилл, так почему сейчас он совсем не чувствует должных спокойствия и чувства умиротворения? Уилл пытает сам себя, элегантно по-французски внезапно ставшим таким отчетливым дурманящее-сладким запахом белых лилий и грубо, без всяких замыслов, своими собственными руками. — Ганнибал сейчас в балтиморской больнице для душевнобольных преступников.

Всякий раз, когда Уилл произносит название учреждения, не важно — вслух или про себя, он усмехается: широко, когда вокруг никого нет, или едва заметно уголками губ, когда рядом есть кто-то, кроме его собак. В жизни Уилла было много точек невозврата, но эта, пожалуй, была последней точкой в строке остальных. Момент, когда темнота в его сознании получила автономию.

— Конечно, еще рано так далеко заглядывать, но меня отсюда скоро попросят, — сковывающее его лицо напряжение покидает Уилла, морщины на лбу разглаживаются, а глаза, в отличие от губ, начинают улыбаться. Больница не подходящее место для разговоров об их темном прошлом и ничуть не светлеющим настоящем, а первые минуты после открытия глаз спустя столько месяцев — не самое подходящее время. — Поэтому пищу для размышлений я хочу оставить тебе уже сейчас.

Уилл понимает, что в любом случае он не оставляет Абигейл другого выбора. Алана сейчас слишком занята построением своего хрупкого женского счастья вместе с Марго, они могут приютить Абигейл у себя, но никто не будет уделять ей должного внимания — Абигейл почти взрослый человек, но оставлять ее наедине с собой сейчас бесчеловечно. Джек ей уж точно не будет рад, учитывая то, что он первый был твердо убежден в том, что Абигейл была замешана в преступлениях ее отца [так оно, в общем-то, и было]; Уилл находит забавным то, что так же искренне первым был твердо убежден в том, что Ганнибал — это Чесапикский Потрошитель и никто не верил ни Джеку, ни Уиллу. Из знакомых Абигейл есть еще Фредди, но Фредди и вовсе самый паскудный вариант. Еще хуже, чем сам Уилл.

— Когда тебя выпишут отсюда, я бы хотел, чтобы ты собрала свои вещи и переехала ко мне. Но у тебя будет много времени, вплоть до выписки, поразмышлять, хочешь ли этого ты.

Без устали рассказывающий что-то телевизор наконец-то затихает. Сначала Уилл думает, что это просто закончилась передача и в конце по черному экрану идут белые титры со словами благодарности и списком имен тех, кто работал над общей картинкой. Но потом Уилл замечает, что на самом деле что-то не так с антенной и экран телевизора показывает монохромный шум и едва слышно тихое шипение. Наверное, это что-то должно означать. Наверное, это должно как-то повлиять на то, к чему в итоге пришел Уилл. Но Уилл устал искать знаки и хочет хотя бы попробовать узнать как оно: жить спокойной жизнью вместе со своей названной дочерью, пусть спокойствие это не то, что будет вместе с Уиллом долгое время.