Немёртвые молят о Втором Восстании, некоторые так неистово, что даже рыдали бы навзрыд, если бы не пустые слёзоканалы. Немёртвые Роартона превращаются в безмозглых фанатиков и Саймон почти с ужасом наблюдает за тем, как они каждый день теряют остатки своего разума на новом кладбище города: их глаза с выцветшей радужкой устремились зрачками куда-то в череп, голоса монотонные, взывают к Немёртвому Пророку, Богу, к дьяволу — кто во что верит.

Живые жители Роартона ничего с этим не делают. Косятся, проходят мимо, но ничего не делают. Как всегда. Чем бы ни тешились, лишь бы с ума не сходили и не жрали живых. Саймон вздыхает и закрывает окно цветастыми бабушкиными шторами. Он больше ничего не может сделать, его руки связаны, а желания что-то делать ради кого-то еще кроме себя и Эми — нет. Больше нет, с того самого дня, когда черная кровь Первого Восставшего окропила кладбищенскую землю.

Немёртвые идут за словом своего бога Немёртвого Пророка, находят своего Иисуса и распинают его на кресте. Саймон ничего не может сделать — он один против толпы. Где-то заходится криком Эми. Саймон молчит. Кирен тоже. У него закрыты глаза, грудь не вздымается (раньше тоже нет, просто Кирену нравилось притворяться живым), и на виске запеклась черная кровь. Терновый венок (где только эти фанатики его нашли) на голове Кирена прячет черную зияющую, похожую на ту, то меж позвонков, дыру. Кирена вырвали из рук Саймона и пробили ему голову тем самым ритуальным ножом с зазубринами, который Саймон выбросил в тот день, когда закрыл Кирена собой от пули Пёрл. Зои. Наверное, его подобрала Зои — короткостриженая блондинка теперь голос Немёртвого Пророка в Роартоне.

Саймона окрестили Иудой, но нет такой осины, на ветви которой он может вздернуться.

Каждый день Саймон садиться возле окна, из которого видна улица, на которой они с Киреном впервые поцеловались с риском быть застуканными кем-то, и безразлично наблюдает за тихой жизнью небольшого серого городка. Иногда по улице носятся дети, гоняют мяч, что-то кричат, что — не слышно. Утром кто-то идет на работу, а вечером возвращаются домой. Чаще всего Саймон видит немёртвых, эта улица прямая к кладбищу. Саймон отрывается от своего занятия только затем, чтобы принять дозу нейтротриптелина и ввести его в организм Эми. Эми пытается что-то рассказать, переключить внимание, что-то сделать, но Саймон не реагирует. Запрещает ей выходить из бунгало, краем глаза следит за этим, но больше ни на что не реагирует. Саймон чувствует себя пустым и окончательно сломленным и не понимает, зачем он продолжает существовать дальше.

В один день Саймон узнает “зачем”.

Никто из живых жителей Роартона ничего не делал с тем, что немёртвые жители Роартона чуть ли не бились в фанатическом экстазе на кладбище, выстанывая молитвы и просьбы о Втором Восстании. Никто не верил, что эти молитвы кто-то услышит и что-то сделает. Зря. Кто-то да услышал.

Однажды во время своих наблюдений Саймон замечает в обыденной картинке изменения. Сегодня, наверное, март. Или апрель. А может быть — сентябрь, Саймон давно потерял счет времени, а дни все такие же одинаковые, серые, иногда дождливые. По улице бежит человек, двадцатилетняя девушка. Она истошно что-то кричит, ее широко открытый рот не закрывается. Наверное, где-то что-то горит, думает Саймон. Лишь бы горело так, чтобы весь город почернел и сравнялся с землей черным пеплом, черным, как кровь Кирена на одном из белых надгробий; лишь бы они все погибли. Спустя минуту появляется еще один персонаж, тот, кто бежит за девушкой, которая истошно вопит. Саймон поправляет себя: не бежит, ковыляет. Саймон щурится, напрягает зрение, различает отдельные черты в общей картинке: это сильно помятый мужчина, на его одежде висят комки земли, а руки и лицо перепачканы в чужой крови. Саймон видит, как из правого уха мужчины на ходу вываливаются белые черви-трупоеды. Девушка оглядывается, спотыкается и падает. Мужчина быстро догоняет ее и впивается гнилыми зубами в ее горло. Саймон мог бы выйти из дома и помочь ей, отбить, вызвать скорую, но Саймон ничего не делает. Саймон задергивает цветастые бабушкины шторы и зовет Эми уколоться нейротриптелином.
Через пару часов Роартон трубит тревогу. Немёртвые добились своего, оставшиеся в землях мертвые тоже ожили. “Они будут другими” — говорил на одной из своих проповедей Саймон. Они действительно были другими: рвут на куски и живых, и немёртвых; реагируют на кровь, движения и живой запах, а от их укусов люди обращаются в течение каких-то пары часов. Второе Восстание превратилось в банальный зомбиапокалипсис, которому сейчас посвящен каждый второй фильм и от которого уже тошнит.

Перестает, когда понимаешь, что это все взаправду, а не на экранах телевизоров.

Эми еще на что-то надеется. Саймон перестал надеяться с той поры, когда снимал Кирена с импровизированного креста. Саймон наспех собирает весь нейротриптелин в свой рюкзак, забирает все деньги, крепко держит Эми за запястье и навсегда вместе с ней покидает бунгало. Вещей у них с собой по минимуму, теплые курточка и пальто у них на плечах. Они успевают на поезд, который для Роартона становится последним, и уезжают отсюда подальше.

В душе Саймон радуется, что весь Роартон исчезнет в огне Второго Восстания. Никто не следит за огнем, он перекинулся на другие участки. Саймон живет словно в бреду, горячка застилает ему глаза, а в голове только одна мысль — спасти Эми; Саймон не смог спасти Кирена, поэтому сделает все, чтобы спасти подругу.

Когда разум Саймона становиться чистым, не сосредоточенным на одном лишь “принять-нейротриптелин-найти-убежище-спастись-от-восставших”, Саймон не узнает город вокруг и небо над ними; только Эми перед собой.

— Где мы? — коротко и хрипло спрашивает Саймон и потирает внезапно такие уставшие глаза.